16o
«Он умел видеть мир с необычной стороны»—так когда-то отозвался о герое нашего рассказа Лев Славин, писатель и сценарист, автор ностальгически дорогого всем россиянам фильма суровых военных лет «Два бойца». Завтра одному из создателей самого первого советского плутовского романа «12 стульев» Илье Арнольдовичу Файнзильбергу (литературный псевдоним—Ильф) исполняется 120 лет со дня рождения.
Полистаем же страницы искрометной жизни этого неординарного человека и крылатой фразой его незабвенного детища, поистине бессмертного сына турецкоподданного Остапа Бендера «лед тронулся…», «распечатаем» историю жизни и творчества Ильфа неким скандалезным событием.
Оно произошло январским утром 1928 года после того, как тысячи советских читателей наконец получили накануне свежайший, еще отдающий олифой, ажиотажно ожидаемый номер журнала «30 дней», где печатались финальные главы обреченного, как потом окажется, на бессмертие романа-фельетона «12 стульев» писателей-сатириков Ильфа и Петрова…
Откуда ноги выросли…
…В комнату «четвертой полосы» супердемократической по меркам действительности конца 20-х годов прошлого века советской газеты «Гудок» громко, не постучавшись, ввалился высокий молодой человек в белом шарфе и пиджаке, надетом на тельняшку, круто обтягивающую его могучий торс.
Подняв правую руку, зажатую в кулак, он поприветствовал Илью Ильфа и сказал: «Илюша, я вас много раз знаю, как и то, что лед давно сошел, и мой авторский гонорар мене уже просто заждался».
Это был Осип Шор, которого все домашние звали Остапом, давнишний одесский знакомый Ильи Ильфа. Именно он, как уже куковала одесская молва, якобы послужил наиболее вероятным прототипом главного эпатажного героя романа И. Ильфа и Е. Петрова «12 стульев».
Мы непременно ниже вернемся к продолжению весьма экспрессивного диалога между импульсивным гостем газеты «Гудок» и ее ведущим фельетонистом. А пока есть резон представить читателю одиозную личность Осипа Вениаминовича Шора, талантливого мошенника, дерзкого шарлатана, брачного афериста и, представьте, незаурядного фигарика, выражаясь южным жаргоном, т.е. авторитетного в воровской среде сыскаря Одесского УГРО. Поистине тут все яйца лежат в одной корзине…
Именно он по жизни был и «гроссмейстером», и псевдохудожником на агитационном пароходе, и продавал места в раю, и… О самой коронной его выходке, думается, рассказ напрашивается особый. Скомбинируем же весьма разветвленную «бендериаду» из Интернета и расскажем о поистине «конгениальном» проекте Осипа Шора, который, снеся для него энное количество «золотых яиц», рикошетным образом снёс с насиженных кресел по крайней мере четырех давно на них окопавшихся наивных, но жадных чиновников из треста «Главюгптица».
…У Шора в мозгу всегда роились сотни контуров различных способов разбогатеть. Но главной мечтой этого изумительной огранки авантюриста было желание найти такую праправнучку джунглевой курицы, которая будет беспосадочно и всепогодно нести ему золотые яйца. И таковая нашлась… на дороге в Старгород (Воронеж), хотя в ее внешнем виде угадывалось нечто неприличное: она-таки существовала, уже даже не кудахтая, без единого перышка.
Вскоре эта хилая представительница семейства фазаньих стала знаменитостью. Одесские газеты разнесли весть об удивительном открытии отечественных селекционеров: мечте поваров и домохозяек—курице, которую не надо ощипывать! На это сообщение тут же отреагировала мясная промышленность «страны непуганых идиотов», как позволили себе высказаться о своей родине Ильф и Петров.
Крупнейшие мясозаводчики прислали в Одессу своих агентов, которые были приглашены в местное научное общество, где седовласый профессор прочел им длинную лекцию о революции в области птицеводства. В роли лектора выступил переодетый Шор.
Фирма «Идеальная курица» заключила контракты с крупнейшими птицефабриками юга России. Однако в назначенный срок курицы заказчикам не поступили. Заводчики забили тревогу, но профессора и фирму найти не удалось. Обнаружили только явно голодную птицу, у которой на шее болталась записка: «Мы, одесские селекционеры, вывели еще и курицу без костей». Каково?
…Но вернемся к событиям в помещении «четвертой полосы» в редакции газеты «Гудок». Ильф неторопливо снял с носа пенсне, тщательно протер стекла платком и, сардонически ухмыльнувшись, тихо сказал, обращаясь к гостю: «Ося, не изображайте позу обойденного, обижаются только бывшие жены и домашние животные. Вам это не личит. Вы ведь бывший охотник за головами, а не за бриллиантами. Фамилия вашей мамы хотя и начинается на «Б» (Екатерина Бергер.—Авт.), но это еще не значит, что она—Бендер. Помимо этих милых глупостей, товарищ Шор, вы никогда не бужировали свой мозг относительно стульев мадам Петуховой и не торговались с монтером Мечниковым ни утром, ни вечером. Так что не надо мнить себя милиционером с престижного перекрестка, мы с Петровым вам никакого гонорара не дадим…»
После минутной паузы «великий комбинатор», которому было еще раз предложено без эксцессов «не чесать нервы» и «выключить радио», как говорится, «слил воду». Они втроем (к финалу «предъявы» подошел и Евгений Петров) распили мировую, и только в одном авторы бессмертного романа пошли все-таки Осипу Шору навстречу. Он, авантажно сложив ладони в жалобном соитии, попросил их… воскресить Остапа—этого обаятельного сукина сына—в следующем романе Ильфа и Петрова. И в «Золотом теленке» обладатель четырехсот способов вполне легального отъема денег у населения появляется вновь с косой «печатью»-шрамом на шее—фактом дрогнувшей руки обезумевшего Кисы Воробьянинова. Как пелось в некогда популярной песне 30-х годов, «хороший доктор вылечил его…»
«Веселый, голый, худой». Это кто?
…Илья Арнольдович Файнзильберг, российский советский писатель-сатирик, журналист, сценарист, родился 15 октября в Одессе, в семье банковского клерка в 1897 году, когда состоялась 1-я Всероссийская перепись населения и стряслось знаменитое Ассамское землетрясение, а также был проведен официально зафиксированный самый первый отечественный футбольный матч в Санкт-Петербурге…
До той поры, пока не канула в Лету печальная одиссея его весьма неприглядной, скажем прямо, бедной жизни (можете себе представить, Ильф и его друг, будущий именитый писатель Юрий Олеша, попеременно носили одну пару приличных брюк), соавтор знаменитой дилогии о похождениях «великого комбинатора» успел перепробовать дюжину профессий. Он в 1913 году окончил, как говорили в середине прошлого века, «ремеслуху», работал чертежником, телефонистом, слесарем на военном заводе ручных гранат, отменно себя зарекомендовал на бухгалтерском поприще в Опродкомгубе, совершенно не опасаясь чистки (вспомним: вороватый персонаж «Золотого теленка» бухгалтер Берлага в страхе сбежал от пролетарской расправы в сумасшедший дом (эту «берлогу» он посчитал надежным укрытием).
Но где бы Ильф ни пробовал найти возможность заработать на ложку перловой каши и кружку желудёвого кофе, в свободные часы он неустанно писал фельетоны. Его за глаза многие звали «грустным сатириком». И в том была сермяжная правда—он редко улыбался. Окончательно утвердившись в выборе профессии, Илья Арнольдович с первых уже заказных публикаций в московской прессе зарекомендовал себя прекрасным газетчиком. А с 1923 года, счастливо объединив творческие таланты, Ильф и Петров, буквально «взорвав» читательскую аудиторию, стали пополам делить и славу, и деньги, значительно упрочивая свой материальный достаток—их ценили весьма высоко…
Ильф, между тем, слыл большим оригиналом. Он умел стильно одеваться: минуя точки «Торгсина», как-то купил по случаю рыночную кепку, ушитую за ушами, что причудливо придало ей некий парижский лоск. С людьми держался замкнуто, многие побаивались его резких, сардонических суждений и ярлыков. С утра его не рисковали беспокоить: он «проглатывал» до 15 газет и журналов.
Интересна характеристика, которую дал ему его тезка И. Эренбург: «Он был застенчив, молчалив, шутил редко, но зло и, как многие писатели, смешившие миллионы людей от Гоголя до Зощенко, был скорее печальником».
А вот его личное резюме: «Веселый, голый, худой»—это о хорошем человеке. Оказывается, веселый—это талантливый, голый—ничего нет за душой, т.е. не торгаш, худой—не сытый, не благополучный.
О себе он как-то выразился: «Я принадлежу к тем людям, которые входят в двери последними». И тем не менее в разных жизненных ситуациях за ним оставалось решающее слово. К примеру, как-то на очередном заседании столичного общества «Коллектив поэтов» Ильф действительно заявился последним и скромно примостился на подоконнике. Минут двадцать молчал, не участвуя в дискуссии. Но вот одному самому шумному «шапкозакидальщику» задали вопрос: «Как вы относитесь к Пушкину?» На что юный графоман, уже мнящий себя Гаргантюа в пролетарской молодой литературе, вызывающе ответил: «Пушкин кончился, и нам не указ!»
Зависла пауза, прерванная звонкой лапидарной репликой Ильфа: «Пшел вон!»
…Поистине этот человек имел два лица. Лишь своей избраннице, любимой жене Марусе Тарасенко, он открывал настежь такое ранимое сердце. Представим: живя до женитьбы в одном городе, Илья Арнольдович ежедневно писал ей письма, в которых беспощадный сатирик представал нежным и робким возлюбленным, абсолютно беззащитным перед одной только мыслью потерять свою половинку. Таких посланий набралось сто пятьдесят…
…После оглушительного успеха сигнального романа о похождениях «великого комбинатора» Ильфа как корреспондента «Правды» стали посылать за рубеж, не скупясь на гонорары. Вот тогда-то и закончилась его безрадостная жизнь юноши из бедной еврейской семьи: писателю, обласканному вниманием самого товарища Сталина, открылись все двери—и издателей, и цензуры (есть такое предположение, что по осторожной подсказке Горького именно с подачи вождя народов 17 июля 1929 г. в «Литературной газете» появилась знаковая рецензия «Книга, о которой не пишут»).
Уже через неделю о шедевре Ильфа и Петрова не только взахлёб писали, но и, не боясь стукачей, громко и восторженно отзывались о героях романа и в ходе кухонных разборок, и в обеденные перерывы в казенных учреждениях.
Но, как говорится, в российском литературном королевстве хронически не всё всегда ладно. В 1928 году грянуло сокращение штатов в сатирическом отделе «Гудка», и под «косу» попали авторы романов «12 стульев» и «Золотой теленок». Кому-то их «цитатник для инакомыслящих» стал поперек горла—узнали себя же!
Однако блестящий писательский тандем двух бывших сотрудников «Гудка» не впал в тягчайший библейский грех—уныние: Ильф и Петров получили аккредитацию в «Правде», «Литературке» и в «Крокодиле», часто теперь выезжая в загранкомандировки. Одна такая, знаковая, выпала на 1933 год, и нам, севастопольцам, есть веский резон узнать некоторые подробности очередного, на сей раз морского вояжа Ильфа и Петрова. (Увы, мы ведем рассказ об Ильфе, но по определению эти два насмешника просто неразделимы, как сиамская пара). Как-то они пошутили: «А не зачислят ли нас на довольствие как на одного человека?»
Сугубо штатские лица…
…Ранней осенью 1933 года были наконец установлены дипломатические отношения молодой России с США. И незамедлительно Греция, Турция и Италия согласовали сроки «визита вежливости» советской морской эскадры ЧФ в порты своих стран. Для освещения этого важного международного политического события командиру легкого крейсера «Красный Кавказ», дислоцированного в Севастополе, было дано указание разместить на флагмане журналистов Илью Ильфа и Евгения Петрова, а также художника Бориса Ефимова, создав им все условия для плодотворной работы.
О том, что они испытали в рейсе, с кем общались и что их удивило, Илья Ильф напишет позже в очерке «Начало похода». Ни себя, ни Петрова, ни Ефимова—сугубо штатских лиц—Ильф, приступая к написанию очерка, решил не щадить: суровые флотские традиции шли явно вразрез с привычным бытом «акул пера», и с этим следовало мириться.
…Поселились крёстные отцы романа «12 стульев» аккурат в канун дня рождения Ильфа—2 октября 1933 года (ст. стиль.—Авт.) в скромной севастопольской гостинице «Уполбыт» (бывшая «Северная», что на Нахимовском проспекте, 7, рядом с домом Топалова.—Авт.). В стену их этого временного жилья на первом этаже было встроено огромное допотопное зеркало, наверное, помнящее Нахимова, и «одна кожа да кости» Ильф всматривался в него и ехидно спрашивал: «Кто этот толстый господинчик в пенсне?» Тут же, в вестибюле, располагался винно-гастрономический магазин «Труд», по поводу чего Ильф едко отозвался: «Пили, видать, всю ночь, пребывая в муках творчества по поводу названия винной точки, и зело натрудили себе мозжечки…»
Видимо, пообщавшись в столовке с очередным гостем города, Ильф и написал у нас в ночь на 3 октября свой знаменитый фельетон «Разносторонний человек»—о похождениях идейного борца за халявные фуршеты…
Третьего октября командированные несколько часов гуляли по Севастополю, посетили Панораму, Малахов курган, хотели воочию увидеть надгробия знаменитых адмиралов в храме Св. Владимира, но оказалось, что именно в этом году собор закрыли, а останки героев Севастопольской страды в спешке и постыдно куда-то вывезли.
В очерке «Начало похода» Ильф об этом прискорбном факте не обмолвился ни единым словом, хотя, как известно, цензор вымарал в фельетоне два «толстых» абзаца…
…На крейсере «Красный Кавказ» их уже ждал вахтенный офицер. Конечно, Ильф, Петров и Ефимов явно ощущали себя чужеродными «телами» на территории стального красавца-корабля. «Наши сугубо штатские фигуры в шляпах и помятые демисезонные пальто,—читаем мы в очерке,—бессовестно нарушали безукоризненную и величественную симметрию крейсера, «резали глаз» настоящим морякам».
Уже через час выяснилось, что цивильные гости кое в чем по наивности внаглую нарушают неписаные традиции флотской жизни: они стояли на юте без шляп, плевали за борт и бросали в море окурки. А Ильф первым нарвался на «щелчок по носу» от толстенного боцмана: «Гражданин писатель, не облокачивайтесь на поручни—это вам не дом отдыха…»
Но вот и отданы наконец швартовы, и эскадра от пристани имени III Интернационала (ныне Графская.—Авт.) двинулась по главному фарватеру в поход. Вот как об этом пишет Илья Ильф: «Обозначались серые гладкие стены и трибуна водной станции. На Малаховом кургане засверкали стеклянные перекрытия круглого циркового здания Севастопольской панорамы…»
Это как? Только одно сравнение с цирком постоянной «квартиры» главного детища академика Рубо, право слово, уже режет слух, а уж местонахождение нашей знаменитой панорамы на… Малаховом кургане, пардон, это просто нонсенс… Такой же, как и «Интернациональная пристань», у которой якобы был ошвартован «Красный Кавказ».
Впрочем, простим именитому герою нашего рассказа эти топонимические ляпы. А вот редактору флотской газеты «Красный черноморец» капитан-лейтенанту Б. Смирнову, которому было поручено сделать в этом походе спецвыпуск, не мешало бы тогда своим гражданским собратьям по перу кое-что, как бы в строку, и пояснить, благо жили в соседних каютах…
И все же общее впечатление от посещения нашего города-героя Илья Ильф лапидарно вместил в одну емкую фразу, естественно, в истинно ильфовской манере: «Над городом слышался скрип колеса фортуны…»
Вот так…
И эта «чаша» его не миновала
Когда заходит разговор о том, как в суровые тридцатые годы в нашей стране могли безбоязненно и беспрепятственно, я бы сказал даже, бесстрашно работать такие сатирики, как Ильф и Петров, непременно возникает осознание некоего феномена: а ведь почему-то обоих писателей никогда, по большому счету, не выдергивали на Лубянку строгие «ревизоры» из НКВД. Исчерпывающего ответа на этот вопрос нет и по сей день, хотя некое раздражение, справедливости ради отметим, все-таки царило в секретном отделе ведомства Ягоды—Ежова. Недаром по Москве ходил такой стихотворный анекдот: «Ах, Моссовет, ну как тебе не стыдно: Петровка есть, а Ильфовки не видно».
Да и с товарищем Сталиным у писателей вышла однажды осечка: в своей книге «Одноэтажная Америка» они предположили, что в нашей стране незачем строить целый киногород, в США, мол, фильмы снимают в павильонах, при искусственном освещении. Однако вскоре всплыла «маленькая деталь»: идея киногорода принадлежит отцу народов, и у него вырос огромный зуб на творцов знаменитой дилогии.
И что же? С 1949-го по 1956 год на основании специального постановления ЦК ВКП(б) исправно действовал запрет на печатание новых изданий бестселлеров «12 стульев» и «Золотой теленок». Кремлевский горец, к слову, к концу действия табу уже почил в бозе, а дело его, выходит, спокойно себе жило…
Такие вот экивоки у нас, увы, случались…
И все же есть некоторое объяснение тому, почему за явно антисоветский роман-фельетон оба автора не угодили в ГУЛАГ. Это было время начала сатирической кампании против Троцкого. Надо было кому-то выставить в опереточно-шутовском свете его леворадикальные лозунги. Требовались антитроцкистский роман, жесткая критика радикальных экспериментов левых. И именно такую вещь и создали Ильф и Петров, чётко угодив в «мэйнстрим» набирающего силу культа личности товарища Сталина, начавшего уже загонять Троцкого в его мексиканскую «клетку».
…Летят, спешат десятилетия, уже и за черту ХХI века. Казалось бы, кому сегодня интересны бытовые, в чем-то уже и наивные гримасы НЭПа? Однако романы Ильфа и Петрова пока что не сходят с арены читательского интереса. Многие их персонажи сменили нынче толстовку на модные парки от Адидаса, вместо войлочных бурок молодежь щеголяет в ридингах. И что? Ничего не изменилось, те людские пороки, которые так талантливо на весь свет вывернули наизнанку Ильф и Петров, живехоньки и по сей день…
Живы и востребованны и романы наших талантливых сатириков. По их калькам ставятся у нас фильмы, их экранизируют и за рубежом.
…Илья Ильф умер рано—в 1937 году. Когда шла гражданская панихида, Е. Петров сказал: «Это отчасти и мои похороны». Грустно, но это—факт. Как и то, что по числу крылатых цитат, используемых у нас в стране и по сей день, дилогия Ильфа и Петрова значительно превзошла грибоедовскую поэму «Горе от ума». Поистине великий Вольтер, свесив руку с кресла, мило улыбается сегодня всем нам: «Что сделалось смешным, то не может быть опасным». А интересно, какой репортаж сделал бы Ильф, виртуально перенесясь из небытия на последнее заседание Верховной Рады Украины, посвященное втаптыванию в грязь «великого, могучего»? Я не сомневаюсь—это сразу же стало бы бестселлером…
Леонид СОМОВ.
На снимке: Илья Ильф.
_________________________________________
Кое-что о двух «непонятках» в романе «Золотой теленок», которые прямо «прописаны» по титулу нашего славного города
…Итак, окунемся в атмосферу проводов руководителя «Геркулеса» товарища Полыхаева. Под разудалую мантру подчиненных «Пей до дна!» начальствующий алкоголик «осушил изрядное количество лафитников и высоких севастопольских стопок». Что же это за такие диковинные сосуды? Ответ двояк. Оказывается, в первой трети ХХ века в Советской России выпускались разномастные граненые стаканчики. Без ободка—200-граммовый—назывался «аршином». С ободком—это уже 250-граммовый—«губошлеп». А вот стопарик на 150 граммов—это и была «высокая севастопольская стопка».
А теперь—более прозаичный и, кажется, более достоверный вариант. В царское время нижним чинам во флоте ежедневно выдавалось по 130 граммов водки. Однако с началом первой обороны Севастополя в военном ведомстве вышел указ округлить «дозу» до 150 граммов. Тут-то и расстарался Петербургский казенный завод: стекольных дел мастера поставили на поток «высокую севастопольскую стопку»—рассчитанную в объеме ровно на 150 граммов.
Приоткроем завесу еще над одним «рекбусом» Ильфа и Петрова. Хитроумный Саша Корейко, усыпив бдительность контролирующих органов, перевел поезд с продуктами для голодающих Поволжья на другой путь, и тем самым в итоге отхватил солидный куш. Чтобы где-то отсидеться, он «чесанул» в Москву, где объявился в бекеше, а от мороза его «молодецкую харю защищали севастопольские полубаки».
Откуда «дровишки»? 2 апреля 1837 г. император Николай I издал указ, по которому всему чиновничьему люду монархии запрещалось носить любую растительность на лице. Но не военным. Посему бакенбарды продолжали украшать скулы многих офицеров армии и флота. Однако было отмечено: чаще эти чисто мужские «аксессуары» носил флотский офицерский корпус. А полубаки? Вот как раз они, так уж сложилось исторически, и предпочитались почему-то на Черноморском флоте. В качестве примера можно привести целую череду наших известных адмиралов и генералов: М. Лазарева, В. Истомина, М. Станюковича, Ф. Керна, А. Бутакова, М. Кумани. Кстати, кто был помоложе, те «себя чистили» под П.С. Нахимовым: всем известны его косые полубаки и оригинального покроя фуражка—«нахимовка»—предмет особого подражания. Оттуда у Ильфа и Петрова и объявился повод для «утепления» полубаками «молодецкой хари» подпольного советского миллионера.
