11o
Это не параллельная вселенная, это просто совсем другой мир. Здесь все наоборот. Каждое слово имеет большое значение, а каждую фразу нужно тщательно взвешивать. Здесь свои законы, свои правила. Но те, кто оказался «за решеткой», нарушили законы и правила, принятые в обычном обществе. И жизнь для них меняется навсегда.
Олег Николаевич Еременко—человек, который знает о системе Федеральной службы исполнения наказаний (ФСИН) не понаслышке. В середине 90-х и начале нулевых годов он работал в колониях Приморского края и Сахалина. Сначала—начальником отряда по воспитательной работе с осужденными, потом—заместителем начальника по кадрам. Но даже спустя годы он отлично помнит многих «подопечных»-заключенных, а в беседе с корреспондентом «Славы Севастополя» рассказал о нюансах работы сотрудников Федеральной службы исполнения наказаний.
—Там время словно изменено,—говорит Олег Еременко.—Да и в целом пенитенциарная система отстает от всей страны. Я для себя сделал вывод, что главное в жизни для человека даже не здоровье, а именно свобода. Попасть туда легко, но очень трудно освободиться.
—Олег Николаевич, как вы попали в систему ФСИН? Это было призвание?
—Изначально, конечно, о такой работе я не мечтал. Окончил Севастопольское высшее военно-морское инженерное училище. Потом служил на атомной подводной лодке и наблюдал, как в 90-е грубо и жестоко ломали наш флот. В 1995 году уволился, год работал на «гражданке», а в 1996 году в почтовом ящике увидел неожиданное приглашение на собеседование. После развала СССР разрушалось всё. В пенитенциарной системе наблюдался элементарный кадровый голод. Я согласился работать в ИК-27 Приморского края. Это сейчас сотрудников ФСИН обучают в высших и средних учебных заведениях. А в 90-е в колонии пошли работать в том числе и флотские офицеры.
Сначала меня направили в учебный центр Уссурийска. Учеба напоминала ускоренные курсы бойцов во время Великой Отечественной войны. Я прозанимался в центре ровно четыре дня, так как времени на раскачку не было. Из 30 офицеров ВМФ остались только трое. Отсев шел сильный. В то время сотрудникам ФСИН зарплату задерживали месяцами, порой до восьми месяцев. Практиковалось, что сотрудники в долг кормили свои семьи из столовой колонии, а потом по ползарплаты отдавали только за обеды.
Меня сразу назначили начальником отряда в колонию общего режима № 27. Колония была переполнена, вместо 1,2 тысячи человек спецконтингента в ней содержалось свыше полутора тысяч. Мне достался самый большой отряд так называемых «тяжелостатейников», то есть осужденных на 10-15 лет.
—Помните свой первый рабочий день?
—Как сейчас. Когда я зашел в колонию, это было что-то: все смотрели только на меня, внимательно изучая, кто зашел на зону. И я понимал, что все сейчас зависит от того, как сумею себя поставить. Но мыслей уйти не появлялось, хотя я и сейчас не понимаю, как мы выживали с такими задержками зарплаты. Нам даже заключенные задавали один вопрос: «Зачем вы с нами работаете? Мы—преступники, а вам за работу с нами не платят деньги». А я отвечал так: «Взялся за гуж, не говори, что не дюж». Так вот, в первый рабочий день завхоз предложил мне подстричься по форме в «местной» парикмахерской. Я зашел и сразу встретил знакомого, оказывается, парикмахером работал заключенный, акустик с флота. В колонию он попал за разбой после демобилизации. Акустик был первоклассным мастером, даже делал женские прически сотрудницам ИК.
—Как я понимаю, вам удалось поставить себя?
—Моя «партийная кличка»—Пиночет. Я создал команду из числа осужденных, у меня был идеальный порядок и имелся свой ранг наказаний и поощрений. Например, я мог ходатайствовать о внеочередном свидании, передаче или посылке. Вообще каждый сотрудник должен был быть неплохим психологом. Кстати, наша колония считалась неудачливой на начальников. В Приморском крае сотрудники ФСИН называли ИК-27 «трамплином на пенсию». Власть—это крест, нужно учиться правильно ею распоряжаться. А некоторые начальники начинали думать, что власть—только блага и привилегии. У нас сменилось шесть начальников за четыре года! Как можно было работать в такой нестабильной обстановке?
В моей жизни случился курьез: я сопровождал осужденного в рубку оперативного дежурного за нарушение режима отбывания наказания. Но он от меня убежал. А у меня была своя так называемая «контрразведка» из числа осужденных, я все узнавал буквально через пять-десять минут, как только приходил в свой кабинет. Осужденного я нашел. Он хотел спрятаться в своем бывшем отряде со старыми друзьями. Зашел я в тот отряд, а на беглеце уже была новая фуфайка с новой биркой. Он сделал вид, что меня не узнал. Позже, понимая, что за нарушением последует взыскание, стал кричать матерными словами, бросился на оперативника. В этой ситуации пришлось применить спецсредства.
В колонии очень важно умение договариваться, нельзя ничего спускать на тормозах, иначе потеряешь уважение. Всё в колонии зависит от кадрового подбора. Нельзя сказать, что на зоне содержатся плохие осужденные или работают хорошие сотрудники. Работая в колонии, понимаешь, что в жизни нет ни одного незначительного поступка. И в тот момент я четко осознавал, что побег осужденного в другой отряд нельзя оставить без внимания.
—Были ли в колонии ситуации, когда сотрудники переступали черту в отношениях с заключенными?
—Ситуации там случаются разнообразные. В том числе преступали закон и сотрудники высших рангов. В колонии был профилакторий, где работающие осужденные могли отдохнуть. В 90-е годы вышел приказ, который разрешал краткосрочный отпуск за пределами ИК осужденным с положительными характеристиками. Среди населения страны такое решение вызвало лёгкий шок, так как уже спустя год при сроке в 5-10 лет осужденный оказывался дома в отпуске! На тот момент в колонии находились три члена приморской ОПГ, очень, кстати, опасной. Нужно отдать должное милиционерам, которые сумели их в то время задержать. К примеру, Галота и Петренко (фамилии двух членов банды) на разборке «положили» одновременно 15 человек.
Начальник колонии за определенные блага, разумеется, предоставил отпуск членам этой группировки, хотя фактически готовился побег. При этом в ИК оставался Галота, бывший спецназовец, высококлассный специалист. Когда я его увидел впервые, сразу понял, что его нужно взять на особый контроль. Но начальник колонии этого не сделал.
Галота совершил побег «на рывок», не сделав ни одного лишнего движения. В СССР такой побег был бы невозможен. Он же ушёл, как профессионал: рубил проволоку изготовленным палашом, по нему стреляли из двух автоматов, но ни разу не попали. В этот момент к колонии подъехали два джипа, подготовленные другими членами ОПГ, которые якобы находились в отпуске. Сотрудники совершали ошибку за ошибкой. А бандиты уехали. Петренко и другой член их ОПГ тоже бросились в бега, но их удалось задержать, а вот Галоту так и не поймали. После чего начальника ИК и его заместителя освободили от должностей, на них завели уголовное дело, которое закончилось обвинительным приговором.
—Олег Николаевич, в то время во ФСИН были службы собственной безопасности?
—Да, служба собственной безопасности у нас была и на тот момент, но из тех же сотрудников колонии. Тем не менее преступления сотрудников раскрывались. В целом служба во ФСИН была специфичной и могла очень различаться. Например, рядом с нами располагалась колония № 29: по сравнению с той, где я работал,—небо и земля. Она считалась лучшей по режиму в России, и действительно в ней удалось организовать идеальный порядок.
—А вот заключенные часто говорят, что их осудили ошибочно. Вам встречались такие люди в колонии?
—Да, встречались, но редко. Вот пример: заключенный дважды приговаривался к расстрелу. В конце концов ему дали 15 лет строгого режима. Отсидел восемь лет за убийство, которое не совершал, а потом его адвокат (в прошлом областной прокурор) нашел настоящего преступника, который дал признательные показания. Развернуть машину, систему правосудия, крайне сложно. Следователи редко признают свои ошибки и то, что они посадили невиновного. Прошло ещё достаточно времени, прежде чем он вышел на свободу.
Другое дело—распространенная ситуация: преступления одинаковые, а сроки разные. Одному, к примеру, дают пять лет, а другому—6,5. Мне часто заключенные задавали вопрос: «Почему так?» Я объяснял, что большую роль играют человеческий фактор, отношение судей к преступлениям, к личности преступника.
Но я хочу сказать, что по человеку всегда видно, способен ли он на преступление: по взгляду, жестам, улыбке. Например, пытается улыбаться, но это нельзя назвать улыбкой. К таким людям нельзя поворачиваться спиной. У меня был большой отряд, 200 человек, и дело каждого я изучал, каждого, естественно, вызывал на беседу, ведь сотрудник ФСИН должен уметь подмечать малейшие детали, ничего не упускать из виду.
—Как бывший начальник отряда, вы верите, что заключенный может исправиться, начать жизнь заново, тем более, как я понимаю, наша пенитенциарная система в принципе не способствует этому?
—Да, я думаю, человек может измениться. У меня в отряде находился заслуженный авторитет, одно слово которого было своего рода законом. Но у таких тоже возникает усталость от всего: от преступной жизни, от количества лет, проведённых в тюрьмах и на зонах. Он пришел ко мне и сообщил, что хочет идти работать на производство. К счастью, 90-е годы прошли, и начальники колоний пытались создавать свои производства. А на тот момент у нас в Приморском крае работало не более 30% осужденных. Крайне низкий показатель. Остальные ничего не делали, деградировали. В какой-то колонии больше работали, в какой-то—меньше. Все зависело от начальника, от его умения договариваться, умения поднять разрушенное производство. Я всегда с уважением относился к осужденным, которые хотели работать. Так вот, этот авторитет изменил своё мнение о жизни и сам изменился. Мало кто ожидал такого поворота.
В колонии № 27 были токарные, фрезерные, деревообрабатывающие, сувенирные цеха. Эффективным считался цех по ремонту автотранспорта, где из искореженных машин фактически делали новые. Работающих там называли «боксовиками». У них было все: бензин, краска, необходимые для работы инструменты. К ним обращались также и сотрудники колонии, а «боксовики» выторговывали себе привилегии, вплоть до алкоголя. Кстати, в колонии сидели любители спиртного и наркотиков, которых мало что останавливало при достижении своей цели.
Из спецконтингента у нас находился один командир с флота. Во время службы он лишал офицеров и мичманов премиальных выплат, а вышестоящему начальству подавал рапорт, что премии выплачены. Сидел по статье «Мошенничество в особо крупных размерах». Он был очень властным, жестким, даже жестоким человеком. Но через пять с половиной лет тоже стал совершенно другим.
В 90-е годы в колониях были «самодеятельные организации» осужденных—что-то типа профсоюза, где заключенные помогали сотрудникам учреждений наводить порядок. Вступая в эту организацию, осужденные зарабатывали положительные характеристики. Был и отдельный отряд хозобслуги: повар, дворники, парикмахеры. Но многие, находясь в колонии, продолжали вести привычный образ жизни. Были случаи убийства на зоне, кто-то умудрялся добывать наркотики и алкоголь.
—Каким образом?
—Основных способов было два, в том числе переброс запрещенных предметов через основное ограждение колонии или передача через сотрудников учреждения. Переписка в колонии—вообще отдельная история. Наши два цензора, женщины, постоянно читали эти письма, у них уже начиналась аллергия на бумагу. Я считаю, что цензоры были лучшими оперативными работниками, т.к. владели практически всей информацией. На волю писались целые инструкции, как отправить, пронести спиртное, наркотики под видом обычных писем.
Один из интересных вопросов—склонение осужденных к явке с повинной: осужденный, находясь в колонии, рассказывает о своих и не своих нераскрытых преступлениях. Между отделами в ИК устраивались соревнования, у кого будет больше явок. Но аналитический отдел выяснил, что у оперативного отдела большинство явок с повинной оказались липовыми. Опера за это давали осужденным от пачки сигарет до краткосрочного свидания.
—В СМИ часто приводится такой факт: высокая распространенность инфекций среди осужденных…
—Распространенность инфекций была большой. Например, в ИК-27 осужденный сидел за изнасилование девочек и был склонен к гомосексуализму. Такие люди отдельно спали, ели из своей отдельной посуды. И не дай бог другому заключенному воспользоваться предметами быта такого осужденного. Гомосексуалистам давали женские имена. И вот этот товарищ по кличке Натаха оказался у меня в отряде. Понимая, что с ним будут большие проблемы, по моему ходатайству начальник ИК перевел осужденного в другой отряд. И тут становится известно, что на зоне вспышка сифилиса, заболели 180 человек, в моем отряде—только два.
—На ваш взгляд, с гомосексуализмом в колонии можно бороться?
—Считаю, что на данный момент борьба с гомосексуализмом в колониях неэффективна.
—На Сахалине вы были уже заместителем начальника. Как-то там по-другому работалось?
—На Сахалине я работал в 2004 году в туберкулезной колонии. Там был недокомплект кадров на 36%. Меня назначили заместителем начальника по кадрам. А в то время с Сахалина многие уезжали на Большую землю, людей не хватало. Мы бросили клич, что в колонию пришел молодой перспективный человек, пообещали перемены, и люди пришли работать. За два месяца моей работы недокомплект сотрудников удалось снизить до 0%. В Москве после получения новогоднего отчета случился шок.
Меня все отговаривали ехать на Сахалин, говорили, что там все очень жестко и сложно и вообще «каторга времён российских царей». Но только живя там, я ощутил, что Сахалин—это остров. Одно время меня увозили домой под усиленной охраной. Сидел там один насильник, который изнасиловал восемь девушек и получил минимальный срок наказания. Он не попал в систему, сумел откупиться от авторитетных заключенных. У него были влиятельные родственники, они пытались со мной «договориться», но я не вступил с ними в преступный сговор. Мне удалось добиться, чтобы за нарушение режима этот осужденный был переведён на более строгие условия содержания.
Олег Николаевич не жалеет, что работал в пенитенциарной системе. По его словам, это государство в государстве, но работа с людьми везде интересна. И он часто повторяет, что «за решеткой» совсем другой мир, где все наоборот: солнце холодное, а песок почему-то горячий.
Анна БРЫГИНА.
На снимке: О.Н. Еременко.
Фото Д. Метелкина.
