Ушедшему поэту вослед

5 декабря прошлого года ушел из жизни Борис Михайлович Эскин—публицист, сценарист, драматург, поэт, общественный деятель. Он остался севастопольцем, хотя последнюю четверть века прожил в Израиле. В заключительном своем литературном труде, двухтомнике под названием «Автограф», он пишет о событиях и людях Севастополя, города, где навсегда осталось его сердце.

Он успел овладеть множеством профессий. Получив высшее образование в Приборостроительном институте, Борис Михайлович работал на промысловых и транспортных судах мотористом, механиком, корреспондентом газеты. Тогда молодой инженер издает свою первую книжку о тружениках моря и на целое десятилетие становится собкором Всесоюзной радиопрограммы «Для тех, кто в море».
У Эскина был неуживчивый характер, он легко наживал себе врагов. Его неуемная энергия многим не давала покоя. Но в конце концов бури затихают, обиды забываются, и в памяти хранится только то, что человек оставил после себя. Благодаря Эскину в Севастополе работает местная телевизионная компания. Он подарил севастопольскому театру две пьесы об истории флота и нашего города—«Оборона» и «Придет корабль российский».
Эскин отыскал в Риге и пригласил руководить театром им. А.В. Луначарского талантливого режиссера Владимира Сергеевича Петрова, а сам стал помогать ему в качестве заведующего литературной частью. И это было время невероятного взлета театрального искусства нашего города. Тогда театром «заболел» весь город. За что бы он ни брался, у него все получалось талантливо и прочно. Вот только слава часто обходила его стороной.
Благодаря поэту Людмиле Резник мне в руки попал экземпляр одного из последних стихотворений Бориса Михайловича. В нем—жесткое осмысление жизни, самоосознание, возможное только в конце пути. Спешу поделиться с вами. Как мне кажется, у этого стихотворения севастопольский характер.

Гладиатор

Вскипают небеса в жаровне Колизея.
И чинная толпа течет, как в Мавзолей,
От гордости к себе и от довольства млея…
Глазей, народ, глазей на мрачный Колизей!
Все тишь да благодать. Не слышен крик истошный:
«Добей его, добей!..» Безмолвно, про себя,
Как зомби, я шепчу свой клич из жизни прошлой:
«Идущие на смерть приветствуют тебя!»
Арены нет давно. Давно утихли войны.
Зияет клеть моя. Меня клеймили в ней.
Она оголена, здесь ток высоковольтный.
Я гладиатор, я—и жертва, и злодей.
Я пленный иудей. И жизнь моя разбита.
В поту, в крови влача златую менору,
Я сгорбленный прошел под пышной аркой Тита
Я в вечном страхе жил. И я рабом умру.
Я десять лет подряд громаду строил эту—
Могилу для себя под плетью водружал.
Я выходил на бой в надежде на победу,
Но каждый мой триумф лишь гибель приближал.
Я сто раз умирал, о жизни не жалея.
Я дрался на мечах и в холод, и в жару.
И все же не погиб в кровавом Колизее,
И все же не погиб в Треблинке и в Яру.
Я Вечный Жид, в веках я был гоним толпою.
Мятежный Агасфер, я стал в сто крат сильней.
Я жив, я здесь в толпе, не узнанный тобою,
Я пережил тебя, надменный Колизей!

Т. ДОВГАНЬ.